КАБИНЕТ
ПСИХОАНАЛИТИКА

г. Москва
Озерковская наб.
д. 50, м. Павелецкая
(5 мин. пешком)
Как добраться
Контактные телефоны: +7 903 552 37 13
+7 965 344 44 24

Современники З.Фрейда

При изучении теоретических трудов Фрейда и описанных им случаев даже многосторонне образованного читателя поначалу не покидает впечатление, будто психоанализ вышел из головы своего создателя уже в оформленном виде подобно мифологической Афине, появившейся в полном снаряжении из головы своего отца Зевса. Но после публикации фрейдовской переписки, а также специальных исследований, посвященных жизни и творчеству Фрейда, которых с каждым годом появляется все больше и больше (см. статью М. Гротьяна и Ю. фом Шайдта), становится очевидным, сколь многими корнями мышление и чувствование Фрейда связано с его окружением.
Здесь имеется в виду не только развитие Фрейда как личности, о котором рассказывается в объемной биографии Эрнеста Джонса, вышедшей в 1953-1957 гг., но и история развития его теории. Даже такой независимый и проницательный мыслитель, как Фрейд, не мог полностью избежать влияния "духа времени" и "местного колорита" своего окружения.
Если в ранних работах Фрейда (примерно до "Проекта психологии" 1895 года) ощущалось влияние прежде всего позитивистов-естествоиспытателей школы Гельм-гольца и его берлинских коллег, то в дальнейшем, с появлением психоанализа, центр внимания все более отчетливо стал смещаться на совершенно иные, исторически более древние идеи и "картины мира". Перерабатываются детские впечатления, относящиеся к периоду жизни в Моравии ("О покрывающих воспоминаниях", 1899), основательное гуманистическое образование, полученное в школе, отражается даже на терминологии ("эдипов комплекс"), да и кайзеровская Вена викторианской эпохи своими этическими воззрениями, нравами и пороками сыграла отнюдь не последнюю роль в зарождении и становлении психоанализа, ведь истерия (ее исследование и лечение - первое вторжение Фрейда в мир психически обусловленной патологии) есть следствие неестественного вытеснения влечений, причиной которого мог быть лишь подобный культурный климат.
Однако имеются и другие факторы, менее явные и не столь непосредственные: иудейская религия его семьи, мощного влияния которой не смог избежать даже такой решительный атеист, как Фрейд; образный мир поэтов, один из которых, Гёте, повлиял на выбор Фрейдом профессиональной карьеры врача, а другой, Людвиг Берне, своим небольшим сочинением "Искусство стать за три дня оригинальным писателем", вероятно, подсказал 14-летнему мальчику модель разработанной позднее техники "свободных ассоциаций".
Наряду с этими именами, оказавшими на Фрейда скорее косвенное, но из-за этого отнюдь не менее сильное влияние, следует назвать также отдельных значительных личностей, во многом определивших его жизненный путь, а среди них прежде всего университетских учителей, затем произведшего на него неизгладимое впечатление Шарко и, наконец, совершенно разных по духу фрейдовских друзей Йозефа Брейера и Вильгельма Флисса.
В период первой мировой войны Фрейд столкнулся с необузданной жестокостью своих современников, что привело к коренному перевороту в его мышлении; развитию теории о влечении к смерти. Не последнюю роль сыграли и ученики Фрейда, своими идеями значительно обогатившие его мышление, а также, pазуме-ется, прогресс науки, за которым внимательно следил имевший разносторонние интересы Фрейд, пусть даже и придерживавшийся на протяжении всей своей жизни таких воззрений, как теория "толпы", и известных ламаркистских идей об унаследовании приобретенных свойств, хотя на них уже давно был поставлен крест наукой. Но главное же то, что даже на восемьдесят четвертом, последнем, году жизни он, по-прежнему практиковавший психоанализ, с привычным вниманием и терпением прислушивался к голосам бессознательного, которые доносились из уст пациентов.
Эрнест Джонс (Jones 1953) и Генри Э. Элленбергер (Ellenberger 1970) подробно изобразили семейную среду, в которой ребенком рос Зигмунд Фрейд, сначала во Фрайберге, а затем, после многомесячных скитаний, в Вене.
Отец (Фрейд называл себя "физически и отчасти даже духовно его дубликатом", Jones I, нем. изд., 19), по крайней мере внешне, являлся основной фигурой в жизни Фрейда, вплоть до зрелого возраста. Только тяжелая болезнь, приведшая в 1896 году к смерти этой патриархальной личности, сделала возможным толкование "образцового психоаналитического сновидения" (Erikson 1954) об "инъекции Ирме" (II/III, гл. II), положила начало самоанализу и самому творческому этапу в жизни Фрейда. Хотя Якоб Фрейд был нежным, любимым всей семьей отцом, он, по всей видимости, все же сильно мешал развитию самостоятельности сына. Мать же, открыто восхищавшаяся своим первенцем и до самой смерти в 1930 году привязанная к нему "нежной симпатией" (Jones I, 20), поддерживала его во всех отношениях.
Еще одним существенным моментом в "семейном романе" Фрейда были семь братьев и сестер, в течение десяти лет один за другим появившиеся на свет вслед за Зигмундом, а также непростая структура этой большой семьи, где сводный брат (Эмануил) был одного возраста с женой отца, а племянник (Йон) на год старше самого Зигмунда. "Душевные таланты, несомненно, были у Фрейда врожденными; но запутанные отношения в его семье, похоже, значительно стимулировали его пробуждавшийся интеллект, его любознательность и его интересы", - пишет Джонс (Jones I, 26). Кроме того, еще имелась воспитательница-католичка, которая иногда брала с собой малышей в церковь; но доминирующее религиозное влияние, несомненно, имело все же иудейство. Неспроста Фрейд идентифицировал себя с библейским толкователем сновидений Иосифом и на протяжении всей жизни занимался фигурой Моисея; такие авторы, как Дэвид Бакан и Марте Робер, обратили внимание еще и на то, что идеи иудаизма пронизывают всю психоаналитическую науку (см. статью М. Гротьяна и Ю. фом Шайдта).
Пожалуй, рассуждения американского психолога Бакана чересчур спекулятивны, когда в работе "Зигмунд Фрейд и иудейская мистическая традиция" (Bakan 1958) он усматривает поразительные параллели между философией Каббалы и мышлением Фрейда, от одобрительного взгляда на сексуальность до техники свободных ассоциаций. Марте Робер, французский литературовед, напротив подчеркивает, что гораздо более глубокий след, чем иудейская мистика, во фрейдовском творчестве оставил иудейский рационализм (Robert 1967).
Элленбергер детально изображает еврейскую среду того времени, в которой выросли родители Фрейда (Ellenberger 1970, гл. VII). Хотя их родственники жили в Галиции и России, а Якоб Фрейд был родом из восточноеврейской общины, находившейся под влиянием хассидистской мистики, сам Зигмунд Фрейд с пяти лет жил в Вене, где у евреев существовала тенденция к ассимиляции и где отец явно утратил свои религиозные связи. Он рос там в рамках западной, идущей от Греции и Италии, гуманистической традиции. Похоже, Фрейду удалось интегрировать обе культуры. Мир иудейской Библии Филиппсона, с которой благодаря отцу он познакомился еще маленьким ребенком (и тем самым также с миром египетских богов, см.: Rosenfeld 1956), хорошо уживался с миром Софокла и Гёте. К христианству же Фрейд всегда относился критически из-за нескрываемого антисемитизма, с которым он, будучи студентом, столкнулся в Вене, а также из-за противоречивости догматов веры, очевидной в научной среде, принявшей идеи французского Просвещения и позитивизма.
Очень выразительно описана Вена фрейдовской юности и студенческих лет в романе Ирвина Стоуна "Страсти ума". Элленбергер несколько прозаичнее изображает жизнь в столице Дунайской монархии, о которой Фрейд однажды отозвался своему другу Вильгельму Флиссу весьма пренебрежительно: "Вена вызывает у меня прямо-таки личную неприязнь..." (Freud 1950, 267). Пожалуй, эта "неприязнь" является следствием сиюминутного настроения, ведь в действительности Фрейд не мог жить без Вены и покинул город только в конце жизни, когда возникла угроза для его ближайших родственников погибнуть от рук нацистов. Хотя именно в Вене ему пришлось страдать от узколобости и чопорности, всю жизнь бороться за признание своих научных идей, пока они не стали признаны во всем мире, долгие годы дожидаться профессуры, а в детстве, юности, студенчестве и снова затем во время мировой войны терпеть материальную нужду. Но вместе с тем Вена была исполнена разнообразными духовными течениями, особенно в естествознании, нашедшими свое выражение в идеях его академических учителей Мейнерта и Брюкке.
Помимо своих научных идей и идеалов они повлияли на душевное и духовное развитие Фрейда прежде всего как личности, о чем на примере одного фрейдовского сновидения рассказывает в своем очерке "Фрейд и Брюкке" Лутц Розенкёттер (Rosenkotter 1971).
Но еще большее влияние на развитие Фрейда оказали, каждый по-своему, другие четыре человека: Брейер, Фляйшль, Шарко и Флисс. Йозеф Брейер был заботливым другом и коллегой-врачом, который - по крайней мере вначале - не отказывал молодому ученому в поддержке даже тогда, когда работы Фрейда о сексуальности натолкнулись на полное табу со стороны общества. Несомненно, на Фрейда должна была произвести впечатление и роль мудрого наставника, которую в качестве врача исполнял Брейер; но самое главное - это то, что Брейер познакомил молодого исследователя с тем случаем, который оказал решающее влияние на развитие психоанализа: с Бертой Паппенгейм, знаменитой "Анной О.". Брейеровская пациентка благодаря гипнозу, похоже, почти уже излечилась от
истерии, когда Брейер внезапно прервал лечение - очевидно, он посчитал, что пациентка в него влюбилась - в дальнейшем Фрейд расценил эту "влюбленность" как сопутствующее явление переноса (см. статью Мартина Гротьяна "Фрейдовские классические случаи").
В физиологической лаборатории великого Эрнста фон Брюкке неизгладимое впечатление произвел на Фрейда, а затем вызвал у него огромное чувство вины молодой врач-ассистент Эрнст фон Фляйшль-Марксоу, несомненно одаренный, прекрасный ученый. Вместе с тем Фляйшль был весьма несчастным человеком, вследствие тяжелой болезни пристрастившимся к морфию. Фрейд попытался избавить его от этой зависимости с помощью кокаина - но достиг только обратного результата. Десять лет спустя Фрейду приснился полный чувства вины сон о своем друге, которого он приучил к кокаину, что, по-видимому, стало причиной его преждевременной смерти. Не говоря уже о дружбе, Фляйшль, несомненно, был для Фрейда образцом ученого; вместе с тем Фляйшль стоял на пути Фрейда к должности ассистента у Брюкке, и это стало одной из причин, почему Фрейд отказался от научной карьеры физиолога и вместо этого занялся практической медициной. Но только эта независимость и позволила ему осуществить свои революционные идеи.
Если Брюкке и Мейнерт, возведшие строгий позитивизм и физикализм школы Гельмгольца и Маха в новую догму венской науки, производили впечатление прежде всего своей добросовестностью и объективностью в применении новых методов исследования, то Жан Мартин Шарко располагал к себе совершенно иными качествами. Во время своего пребывания в Париже в 1885-1886 гг., ставшего возможным благодаря стипендии, Фрейд работал и обучался в Сальпетриерской лечебнице, где познакомился с совершенно новой концепцией истерии. Однако имело значение не только то, что рассказывал Шарко о душевных компонентах этого "невроза" , но и то, как это делал темпераментный француз, чьи клинические демонстрации экспериментов с гипнозом произвели на Фрейда глубокое впечатление. В одной из статей Леон Шерток (Chertok 1970) показал, что повлияли на Фрейда не только личность Шарко, чуждый и внушающий тревогу Париж, новая психотехника гипноза и нетрадиционное мышление Шарко, но и собственная вытесненная сексуальность (Фрейд в течение трех лет имел возможность лишь переписываться со своей невестой Мартой; см. статью М. Гротьяна "Переписка Фрейда"), пробужденная клиническими демонстрациями истерических пациенток.
По мнению Джонса, это пребывание в Париже было периодом огромного внутреннего смятения: "Борьба, должно быть, была титанической" (Jones I, 336). Здесь, под непосредственным впечатлением от личности Шарко и вдали от ригидной академической среды Вены, Фрейд сумел сделать эпохальный шаг от физиологического к психологическому образу мышления, без которого психоанализ не мог бы появиться.
С точки зрения истории науки удивительно то, что Фрейд познакомился с гипнозом только во Франции (кроме Шарко он изучал его затем еще в Нанси у Бернгейма и Льебо), хотя за век до этого Франц Антон Месмер (1734-1815) в Вене не раз демонстрировал свой близкий гипнозу метод "магнетизма".
Еще с одной научной дисциплиной столкнулся Фрейд, познакомившись с Вильгельмом Флиссом, дружба с которым продолжалась с 1887 по 1901 год. Берлинский врач-отоларинголог стал не просто его партнером по переписке (см. статью Мартина Гротьяна "Переписка Фрейда"), которому адресовались письма с первыми рассуждениями и наблюдениями Фрейда о колоссальной роли бессознательного в душевной жизни человека (Хайнц Кохут [Kohut 1975] говорит об особом "креативном переносе", который произошел у этих двух совершенно по-разному одаренных людей, причем Флисс скорее выступал в роли живого "зеркала" для фрейдовских мыслей). Он внес также и свою лепту в развитие фрейдовских идей, в частности рассуждениями об определенных гипотетических числовых отношениях в сексуальном цикле, из которых, правда, Фрейд всерьез задумался лишь об идее человеческой бисексуальности, отстаиваемой им на протяжении всей жизни.
Остается упомянуть еще зоолога Карла Клауса, у которого Фрейд прослушал лекцию "Дарвин и биология" и с чьей помощью он получил стипендию, для того чтобы в 1876 году в Триесте принять участие в исследованиях, проводимых на основанной Клаусом зоологической опытной станции. Люсиль Б. Ритво (Ritvo 1973) в своей статье показала, как благодаря этой работе у Клауса Фрейд все более и более укреплялся в дарвинистском мышлении. Кроме того, в Триесте он впервые с научных позиций занимался сексуальностью, изучая половые органы угрей.

Естественнонаучными предпосылками фрейдовского мышления, в частности в области физиологии, занимались также Ола Андерссон (Andersson 1962), Рай-нер Шпельманн (Spehlmann 1953) и Уолтер Стюарт (Stewart 1967). Идеи, которые возникли в этом направлении, исследует во вступительной статье к переписке между Флиссом и Фрейдом Эрнст Крис (Kris 1950).
Венские естествоиспытатели в значительной мере повлияли и на фрейдовский атеизм. И наоборот, влияние пантеиста Гёте, статья которого "О природе" дала нерешительному старшекласснику Фрейду толчок к тому, чтобы поступить в университет для изучения медицины, похоже, не было столь сильным.
Вряд ли можно сказать, что философ Франц Брентано, лекцию которого об Аристотеле Фрейд прослушал в летний семестр 1876 года, оказала на Фрейда большое влияние. В последующие годы Фрейд постоянно подчеркивал, что он ничего не понимает в философии, после того как однажды ему указали на некоторые параллели между психологическими исследованиями Ницше и его собственными. Однако, сколь бы незначительным ни было это влияние, он все же перевел 12-й том собрания трудов английского социального философа Джона Стюарта Милля, в том числе статьи о рабочем вопросе, эмансипации женщины и социализме, и в результате этой работы получил представление, хотя и весьма фрагментарное, о философии Платона. К духовным предшественникам Фрейда Джонсом и Элленбергом причисляются также и другие философы, правда, с более психологическим уклоном: Иоганн Фридрих Гер-барт, Теодор Липпс, Густав Теодор Фехнер. Как бы то ни было, Гербарт разработал концепцию, отчасти явившуюся предшественницей фрейдовского представления о бессознательном.
Однако Джонс в главе "Фрейдовская теория душевной жизни" указывает на то, что философские познания Фрейда были весьма скромными: "Немногое, что он знал, он знал явно понаслышке" (Jones I, 428). После фазы радикального материализма в период учебы его воззрение все более превращалось в смесь идеализма, материализма и феноменологии.
В критической статье о биографических изысканиях, касающихся личности Фрейда, К. Р. Эйсслер (Eissler 1975, 1097 и далее) обращает внимание на то, что ошибки могут возникать не только в результате выводов по поводу фрейдовской библиотеки - иногда следует перепроверять и собственную фрейдовскую информацию: "Согласно высказываниям Фрейда, он был свободен от влияния Шопенгауэра и Ницше. Людвиг Маркузе (Marcuse 1956) указывает на то, что уже сама по себе эта фрейдовская формулировка косвенно доказывает факт такого влияния, а Хайнц Гартманн (Hartmann 1927) справедливо предполагает, что Фрейд должен был многое узнать о Ницше от Йозефа Панета (1854-1890), с которым он лично общался" (Eissler 1975, 1101; см. также письмо Ницше Й. Пане-ту, написанное в мае 1884 года [ОеЫег 1917, 28] ).
Вольф Лепениес и Хельмут Нольте (Lepenies, Nolte 1971) говорят о влиянии английского философа Томаса Гоббса (1588-1679), в основе представлений которо
го лежит тезис о зле, заложенном в человеческой природе, - воззрение, нашедшее свое отражение у позднего Фрейда в его теории о влечении к смерти; вопреки Карлу Марксу, придерживавшемуся высказанного Жан-Жаком Руссо тезиса о "добром дикаре", которого испортило только общество (см. также статью Э. Федерна в т. II).
Гораздо большее влияние на психологическое знание и мышление Фрейда оказали, пожалуй, писатели, в первую очередь Шекспир и Гёте, с которым он в значительной мере себя идентифицировал. Фрейд постоянно цитировал греческие трагедии, а также Шиллера, Гейне, Жана Поля и многих других. Достоевскому он посвятил свой очерк об отцеубийстве (1928). Собрание сочинений Людвига Берне подарили Фрейду еще на его 14-летие. (Могилы Гейне и Берне в Париже - единственные, которые он посетил на кладбище Пер-Лашез, - Jones I, 292.)
Фрейд много читал, о чем подробно рассказывается в работах Петера Брюк-нера (Bruckner 1962, 1963). Он активно обменивался мыслями с Роменом Ролла-ном, Стефаном Цвейгом и Арнольдом Цвейгом. А Томас Манн, в своей речи "Фрейд и будущее", произнесенной по случаю 80-летия Фрейда, отдал должное как фрейдовским психологическим открытиям, так и его прекрасному немецкому языку. И, наконец, в одно время с Фрейдом в Вене жил Артур Шницлер, который в своих очерках и рассказах предвосхитил и отразил многие научные выводы Фрейда и которому Фрейд однажды написал: "Я хочу сделать Вам одно признание... Мне кажется, я избегал Вас из своего рода боязни двойника..." (Н. Schnitzler 1955).
Шведский литературовед Гуннар Бранделл в своей книге "Зигмунд Фрейд - дитя своего времени" (Brandell 1976) исследовал роль литературы во фрейдовском учении и убедительно доказал, что оно имеет глубокие корни во французском натурализме и скандинавском радикализме.
Как мы видим, фрейдовское мышление формировали как представители древней исторической эпохи, так и его современники, как поэты, так и ученые. То же самое можно сказать о государственных деятелях и политиках, с которыми доводилось сталкиваться или о которых узнавал Фрейд, а также великих первооткрывателях. Когда Фритьоф Нансен достиг Северного полюса, Фрейд в письме к Вильгельму Флиссу восторженно отозвался о мужестве исследователя (Lehmann 1966). Наполеоновский полководец Массена произвел на него столь же глубокое впечатление, как и Моисей, вождь иудейского народа, а Наполеон и Ганнибал вызывали у него просто-таки безграничное восхищение.
Тем не менее его работы определял прежде всего дух науки. Гений Ренессанса Леонардо да Винчи, которому Фрейд посвятил одну из своих глубоких работ (1910), был ему столь же близок, как и современник Альберт Эйнштейн ("Почему война?", 1933). Именно модельные представления его времени о механике и физиологии стали прообразами его собственных психоаналитических моделей ("психический аппарат"). А развивавшаяся в годы его юности и первых великих триумфов современная техника навеяла некоторые собственные мыслительные конструкции и термины, такие как "защитные механизмы", "катектическая энергия", "инерционный принцип" и многие другие.
Но еще больше, чем все научные предшественники и современники, повлияли на него, пожалуй, те, кому он посвятил труд своей жизни: его пациенты. Косвенно уже брейеровская пациентка "Анна О." (Bram 1973), но прежде всего "Ирма" , центральная фигура первого по-настоящему проанализированного собственного сновидения (Grunnert 1975); затем "Дора", "маленький Ганс", "человек-крыса", "человек-волк", и многие другие (см. статью Мартина Гротьяна "Фрейдовские классические случаи"). Первый значительный кризис Фрейда в применении нового психоаналитического метода возник именно тогда, когда он понял, что слишком буквально воспринимал изображенные больными фантазии о совращении; в дальнейшем от таких ошибок его оберегало открытие феноменов переноса и контрпереноса, а пациенты с тех пор стали его надежными помощниками в проникновении в царство бессознательного.

Комментарии: